Капнисты — древний род. Руины их первого родового замка сохранились на острове Занте в Ионическом море.
В истории осталась память о Стомателло Капниссосе, которому за героизм в боях с турками за независимость греческих островов в 1702 году правителем Венецианской республики был пожалован графский титул.
Внук Стомателло, Пётр Христофорович воевал с турками на стороне российского императора Петра I, осел на Украине и вскоре умер.
Его сын Василий, переписав свою фамилию на «Капнист», прославился в боях под Очаковом, будучи командующим казачьими войсками. Ему царица Елизавета высочайше пожаловала родовые земли на Полтавщине.
Каждый из рода Капнистов имел много детей.
Сыновья женились, дочери выходили замуж, отсюда их родственная связь с Апостолами, Голенищевыми-Кутузовыми, Гиршманами, Новиковыми, Гудим-Левковичами и многими другими известными фамилиями.
Среди них есть род знаменитого запорожского атамана Ивана Дмитриевича Сирко. В 17 веке турки и татары называли его «урус-шайтаном». Из 55 великих битв он не проиграл ни одной.
Спустя три столетия в Петербурге обвенчались граф Ростислав Ростиславович Капнист и прапраправнучка Ивана Сирко Анастасия Дмитриевна Байдак.
22 марта 1914 года родилась у них дочка Маша.
Жила семья в шикарном доме на Английской набережной. В гости к Капнистам приходили самые известные и уважаемые петербуржцы, среди которых был и Фёдор Шаляпин, влюблённый в Анастасию Дмитриевну. Она была очень красивой женщиной, знала восемнадцать языков, умела поддержать любой разговор.
Обратил внимание Шаляпин и на юную Марию. Он давал ей уроки вокала и хвалил её первую сценическую работу в домашнем спектакле.
Переворот 1917 года не был для Капнистов неожиданностью. Жить в Петербурге становилось всё тяжелее, и вскоре Капнисты переехали в Судак.
Мария — самая младшая из пятерых детей в дворянской семье. У нее были гувернантки, учителя, шикарный особняк в Судаке на 70 комнат, но в семь лет детство закончилось.
«Когда появилась „чрезвычайка“, — вспоминала Мария Ростиславовна, — было вывешено объявление: всем дворянам, титулованным особам прийти в ГПУ, иначе расстрел. Когда кто-то спросил отца — графа Ростислава Ростиславовича Капниста: „Ты пойдешь?“ — он ответил: „Я не трус“. „Я умоляю, папа, не ходи!“ Он ушел. А у нас был такой круглый стол. И вот я помню стакан — вдруг сам разбился на мелкие кусочки, как будто кто-то его ударил. Поздно вечером папа вернулся, но на следующий день его забрали. Потом его расстреляли… А тетю убили на моих глазах. Мне было около шести лет, но я помню лица тех людей. Один из них сказал другому, указывая на меня: „Смотри, какими глазами она на нас смотрит. Пристрели ее“. Я закричала: „Вы не можете! У вас нет приказа!“ Я тогда уже все знала. Три тысячи человек расстреляли за одну ночь. На горе Алчак. Никто не знает, что творилось в Крыму. Мы голодали ужасно. Мололи виноградные косточки… спаслись дельфиньим жиром — один рыбак поймал дельфина…»
Ростислав Ростиславович был расстрелян зимой 1921-го года. Как и почти все крымские дворяне.
Дом Капнистов был разрушен, а братьям и сестрам пришлось скрываться.
Спустя несколько лет красный террор распространился на оставшихся в живых членов семей. Крымские татары, чтившие память графа Капниста, помогли его вдове и дочке Маше бежать из Судака в их национальной одежде.
В 16 лет Мария Капнист попала в Ленинград.
Там она поступила в театральную студию Юрьева, а после её закрытия — в институт. Педагоги обещали ей большое будущее, разрешали выходить в массовках на профессиональной сцене.
Но вскоре был убит Киров — близкий друг семьи Капнистов, и опять началась чистка. Мария не смогла доучиться.
Судьба кидала её то в Киев, то в Батуми, то вновь в Ленинград. И в начале 1941 года «за антисоветскую пропаганду и агитацию» ей дали 8 лет, а отбывать срок пришлось все 15.
Читайте также: Наука объясняет, как ваше тело определяет того, кто вам нужен
Сама Мария Ростиславовна о своей жизни в лагере рассказывала:
«В один из лагерей Караганды — это место основали и обживали спецпереселенцы и мы, лагерники, — нас этапом пригнали ночью. Косы мои уже отрезали… Я уже хорошо знала цену ночным допросам, когда тебя или ослепляют и обжигают сверкающе-яркой лампой, или бросают в ледяную ванну. Знала, что бывает, когда тебя заприметит начальство…
В женских лагерях были свои законы, может быть, ужаснее, чем в мужских.
В Карлаге я познакомилась с Анной Васильевной Тимиревой, невысокого роста, необычайно красивой женщиной — корнями из терских казаков. Мы подружились, и тогда я узнала, что она — жена Колчака.
К моменту нашей встречи Тимирева отсидела почти 18 лет.
Анна была натура артистическая — лепила, рисовала. Вместе с ней ставили мы в бараке ночные спектакли. Женщины нас благодарили, и мы были благодарны всем, ибо это нас морально поддерживало.
Мы делали саманные кирпичи. Сначала не выходило, а потом по 180 штук за день наловчились делать. Изнурительная работа в невыносимой жаре, воды чуть-чуть, в бараках ночью нестерпимо.
Начальник лагеря Шалва Джапаридзе охоч до лагерных женщин.
Ночью присылал «сваху» из наших же, лагерных, и она приводила ему назначенных. Как-то приходит такая в барак и говорит: «Шалва помирает, просит тебя написать письмо его дочке». Я пошла… Когда он попытался меня схватить, ударила его от страха и ненависти…
И Шалва решил отомстить. Конвойные бросили меня в мужской лагерь к уголовникам. Затаилась, жду. Подходит вразвалку старший. И где у меня силы взялись. Крикнула: «Черви вонючие! Война идет! На фронте гибнут ваши братья, а вы дышите парашей, корчитесь в грязи и над слабыми издеваетесь. Были бы у меня пули…» Один предложил убить меня, но тот, кто верховодил, приказал: «Пусть говорит — не трогай!»
Между ними началась свалка, конвоиры пришли, забрали меня.
Лежу на нарах, думаю в отчаянии: не выживу. И приснился мне сон, помню до сих пор: лежит мешок с зерном на дороге, а люди смотрят на него и не знают, как взять. Не пойму, как очутилась возле мешка, подняла его и закинула на спину. И для меня он показался легким, как пух. Раздала людям пшеницу… На душе стало легко, светло. Проснулась и поняла: сон вещий. Делай людям добро и станешь всесильной. С тех пор стараюсь так делать.
Этапы, пересылки, лагеря. Никогда не говорили, куда ведут, дознавались потом сами.
Навсегда в памяти этап от карагандинского лагеря в Джезказган. Пустыня. Палящее солнце. Сильный ветер с песком… Люди мерли как мухи. Мучила всех жажда. Запомнилась казашка, которая вышла с кувшином воды. Ей разрешили напоить самых слабых.
Джезказган был чуть ли не самым страшным местом. Добывали уголь. Утром спускались в шахту, поднимались ночью… Нестерпимо болели руки и нога. Я была бригадиром.
Однажды утром выписывала в конторе наряд и встретилась с конвоиром-казахом из карагандинского лагеря. Как же он воскрес? Ведь там, когда он выстрелил прямо в лицо той, которая отказалась стать его наложницей, мы сами скрутили его и живого засыпали песком…
Узнав меня, ехидно усмехнулся и тут же начал страшно бить. Меня спасало, что мой друг Георгий Евгеньевич присылал посылки. Их появление было дивом, волшебной соломинкой жизни. Куда я ни попадала, как вездесущий дух он находил меня: объявлялся письмами, посылками. Каким чудом были эти посылки! Сколько было за эти годы ужасного, тяжелого… Но были и встречи, осветившие душу на всю жизнь.
Надежда Ивановна Тимофеева, старая большевичка, из Ленинградского обкома партии.
Участвовала в революции, встречалась с Лениным. Как убежденно она говорила, что все это скоро кончится, партия вскроет истинных виновников зла!
А забрали её тоже вскоре после убийства Кирова. В лагере держалась гордо и достойно. И за это ее особенно ненавидело лагерное начальство и уголовники. Гляжу — исхудала, не выживет. Как же помочь? Умолила одного проверяющего из Ленинграда перевести мою Надежду в зону поселенцев. В ту же неделю ей разрешено было по лесу пройтись. Надежда Ивановна пошла и не вернулась, нашли её мертвой. Так погибла замечательная женщина. А сколько их бесследно исчезло в пропасти лагерей…
Еще одно знакомство — с Даниилом Фибихом, писателем, тоже ленинградцем.
И он заболел и исхудал до костей. Я очень волновалась за него.
Однажды вечером даже проведала его: переоделась в мужскую одежду, пошла за санями в мужской лагерь. Нашла в темноте. Ибо он был почти двухметрового роста и ноги свисали с нар. Умоляла его не умирать. А утром с рассветом побежала в медпункт к сестрам Гамарник: спасите Фибиха, его уже, наверное, в коридор вытащили, пайку разбирают… Забрали его тогда в больницу, через трубку кормили, выжил Фибих… К осени болезнь и до меня добралась.
Лежа в больнице, видела: много людей каждый день умирало.
И что-то их очень быстро хоронили. И как так быстро успевали? Обнаружилось, что в гроб их только в больнице клали. А как вывезут из лагеря, покойниц «выгружали» из гроба в ущелье, и с «тарой» назад, чтобы использовать ее для других. Экономили. Сама не своя побежала к начальству, у меня, говорю, связи в Москве, не прекратите издевательство над мертвыми — доложу. Тайшет — последний круг моего ада.
Измученная и обессиленная, знала, что где-то растет дочка, которой уже три года.
В начале марта 53-го нас неожиданно всех вывели во двор. Вышел начальник лагеря и сказал, что умер Сталин.
Что тут началось! Истерика, крики, рыдания. Что делать? Всех нас теперь расстреляют! Я протанцевала вальс, и все решили, что я сошла с ума. Я часто давала повод так считать. Начальник объявил: уголовницам — отдыхать, фашисткам работать. Так называли нас, кто по 58-й. Это была наибольшая обида».
В Сибири появилась на свет её дочь Рада. Она родилась в тюремной больнице Степлага в Казахстане, где Капнист жила на поселении.
В лагере в пустыне Джезказгана на работах в угольных рудниках беременную Марию Капнист с утра опускали в бочках на 60 метров вниз и лишь вечером поднимали наверх. С рождением Рады у Марии появился новый смысл жизни. Имя девочке Мария дала в честь героини рассказа Горького «Макар Чудра».
Радислава Капнист рассказывала: «Когда лагерное начальство узнало, что мать в положении, ее заставляли сделать аборт, — но мама отказалась. И тогда ей устраивали всякие пытки: опускали в ледяную ванну, обливали холодной водой. Она потом мне говорила: „Как ты выжила? Это же вообще невозможно!“
Потом мать попала „под сапоги“ одного надсмотрщика, который издевался над многими женщинами. Я была настолько крупным ребенком, что, когда мама меня регистрировала, мне дали на год больше. И отчество изменили: с польского Яновна почему-то на Олеговну. Даже в этом хотели маму обидеть».
Отца своего Рада никогда не видела, он был инженер — Ян Волконский, из польских шляхтичей, влюблённый в Марию Ростиславовну.
Позже он был расстрелян. Сама Мария Ростиславовна не очень любила говорить об этом. Лишь после ее смерти Рада нашла в документах матери фото отца.
«В нее невозможно было не влюбиться. Она была очень красивая в молодости, — рассказывала Радислава. — А в лагерях изменилась до неузнаваемости: приходилось натирать кожу углями, чтобы не приставало лагерное начальство. Угольная пыль не вымывалась еще долгие годы после освобождения. Я ходила в детский сад при лагере. Маме уже недолго оставалось отбывать срок, но однажды она увидела, как воспитательница бьет меня и приговаривает: „Я выбью из тебя врага народа“. Мама набросилась на воспитательницу. Избила её. Возможно, все бы обошлось, но воспитательница оказалась любовницей сотрудника НКВД. Марии Ростиславовне дали еще 10 лет. Меня отправили в детский дом. Было тогда мне всего два годика, но я хорошо помню, как перед отъездом стояла в детском саду на подоконнике и кричала: „Мама!“».
Начались скитания Рады по детдомам, а Марии Ростиславовне помогала выжить лишь надежда на встречу с дочерью.
Она провела полтора десятилетия лет в тюрьмах и лагерях на самых тяжелых работах. На рудниках, в шахтах, на лесоповале, на обжигах кирпичей… Ее избивали, выбили зубы, из красивой девушки она превратилась в сморщенную старуху. Но ее дух не был сломлен. На шахтах она спасла жизнь тридцати каторжанкам. Увидев сорвавшуюся вагонетку, которая по рельсам неслась в толпу женщин, она бросилась под неё, и потом три месяца лежала без сознания, а спасенные каторжанки сдавали кожу и кровь для её спасения.
Трагически сложилась судьба и у остальных ее братьев и сестер.
Старшая сестра Марии испытаний не выдержала — умерла от разрыва сердца. Один брат утонул, второй также попал в лагеря. Спасся от тюрем лишь один — брат графини Андрей, поменяв фамилию Капнист на Копнист.
«Семья не могла смириться с поступком моего дяди», — рассказывала Радислава Капнист. — Мария Ростиславовна же всегда с гордостью носила свою фамилию и перед смертью всегда говорила: «Ты, Радочка, одна осталась из рода Капнистов, храни его традиции».
У Марии Капнист был верный друг, любимый, Георгий Евгеньевич Холодовский, знавший Марию Ростиславовну еще семилетним ребенком. Молодой человек был влюблен в старшую сестру графини.
Когда сестры не стало, его связь с Капнистами прервалась. Только спустя десять лет они с Марией случайно встретились в Петербурге. Чувство охватило обоих, но счастье было недолгим. Марию Ростиславовну репрессировали, а ее кавалеру сказали, что она погибла.
Лишь когда стали в лагеря приходить посылки, Мария Ростиславовна поняла, что ее Георгий (Юл — так она его называла) жив.
В 1958 году постановлением Верховного суда РСФСР приговор и все последующие решения по делу Марии Капнист были отменены и дело о ней прекращено за отсутствием состава преступления.
«Он единственный, кто помогал ей, рискуя, можно сказать, жизнью, — рассказывала дочь актрисы. — Когда узнал о том, что родилась я, очень болезненно переживал, но все равно продолжал посылать передачи. Возможно, у них бы и после освобождения сложились отношения, так как оба питали глубокие чувства друг к другу. Но мама не смогла перешагнуть через обиду, нанесенную ей при первой встрече после долгой разлуки. Холодовский встречал Марию на вокзале с огромным букетом цветов. С годами Юл стал еще лучше, седина его только украшала. А мама, в свои 44, выглядела изможденной старухой. Естественно, Юл ее не узнал. Ведь помнил молодой и цветущей… Несколько раз прошел он мимо, даже не обратив внимания. И лишь когда все пассажиры разошлись, вручил букет со словами: „Вас не встретили, и я не встретил того, кого ждал“. Уже было собрался уходить, но мама его окликнула. Мужчина был шокирован».
Сама Мария Ростиславовна об этом случае рассказывала:
«На волю посчастливилось ехать пассажирским поездом. Зашла в туалетную комнату привести себя в порядок. Умываюсь, а из зеркала смотрит на меня незнакомая бабуся с короткой стрижкой, со сморщенным, опавшим лицом. Испугалась и выскочила в коридор, там офицер у окна, спрашивает: „Что с вами?“ Я показываю на туалет — там какая-то старуха. Он открывает двери — никого. И тут я поняла: бабуся — это я. От такого страшного открытия подкосились ноги.
И вот московский вокзал. Иду и думаю, как встретит меня мой друг, что скажем друг другу через столько лет. Он не узнал меня… Я подошла ближе и чуть слышно сказала: „Юл, Юл“. Как когда-то в детстве, когда играли в жмурки. Страшные конвульсии пробежали по его помертвевшему лицу. Кинулся ко мне, я его оттолкнула и побежала — мне было все равно: под поезд или еще куда. Друг догнал меня».
Теплые и нежные чувства между ними оставались до конца. Георгий Евгеньевич неоднократно делал ей предложения, но она так и не приняла их.
В лагере Капнист познакомилась с Валентиной Базавлук, женщины подружились. Валентину Ивановну освободили раньше, и Мария Ростиславовна взяла с нее слово, что та разыщет ее девочку и позаботится о ней. «Валентина Ивановна воспитала меня, она тоже была мне мамой, — рассказывала Рада. — Судьба круто обошлась с этой женщиной. Вышла замуж в 42 года за племянника известного художника Нестерова.
Муж-архитектор зарабатывал неплохо, но любил покутить. Прогуливал все деньги, а Валентина Ивановна с дочкой бедствовали. Нервы не выдержали, решила бросить мужа и вернуться к родным в Харьков.
Читайте также: История про Женщину в неброском платье, фамилию которой знает весь мир
Но благоверный не захотел ее отпускать. В свое время он учился в техникуме вместе с Берией. Воспользовавшись знакомством, муж позвонил бывшему соученику и попросил ненадолго задержать жену. Через два часа за Валентиной Ивановной пришли. Сказали, мол, ей будут вручать правительственную награду. Женщина ушла из дому в легком платьице и домой больше не вернулась. Дочке её тогда было три месяца.
Валентине Ивановне дали 10 лет, освободили через 8. Но девочка её умерла, не дождавшись маму. Поэтому ко мне Валентина Ивановна была очень привязана. Сильно переживала, что меня отберут, когда вернулась мама. А я Марию Ростиславовну поначалу даже видеть не хотела. Наверное, так наказывала за сиротское детство.
Впрочем, отдать меня маме все равно не могли — из-за справки, согласно которой Мария Капнист не имела права воспитывать ребенка.
С Валентиной Ивановной я тоже не могла остаться, так как нужно было разрешение Марии Ростиславовны, которого она не давала.
Так, при двух мамах, я продолжала жить в детском доме. Это длилось до тех пор, пока детдома не стали расформировывать. Хорошо помню, как меня привели в опекунский совет. Там была мама и Валентина Ивановна. Член опекунского совета, тетка огромная, чуть ли не с усами, мужским голосом говорит: «Вот, Рада, перед тобой сидит мама, которая тебя родила, но которой ты не знала. А вот тетя Валя, которая тебя растила, любила. Выбирай, с кем ты останешься».
Я выбрала Валентину Ивановну. Мама резко встала и вышла. Меня послали за ней, а мне было страшно и стыдно посмотреть ей в глаза. Мария Ростиславовна сидела на ступеньках. Слез на глазах не было, но я увидела такое страдание у нее на лице! «Мама, прости», — вырвалось у меня. Тогда я впервые назвала её мамой. Она меня обняла и сказала: «Деточка, ты все правильно сделала»«.
В минуту отчаяния Мария Ростиславовна как-то написала: «Я испытала такие страшные лагеря, но более страшные пытки я испытала, когда встретила свою дочь, которая не хотела меня признавать».
Позже между дочерью и матерью в отношениях произошло потепление. Рада рассказывала: «Первый раз я приехала к маме, когда мне исполнилось 15 лет, и попала на ее день рождения. Там я впервые почувствовала, что это за человек, как ее любят люди. Ощущалась необыкновенная атмосфера, которую создавала именно она. У нее всегда собиралась масса людей разных возрастов и профессий. Стоило ей войти — как будто свежий ветер влетал, и начиналось удивительное общение».
После 15 лет репрессий Мария Капнист приехала в Киев.
Жизнь пришлось начать с нуля. Жить было негде, и она ночевала на вокзалах, в скверах, телефонных будках. Чтобы получить хоть какие-то деньги, работала массажистом, дворником. О сцене и съемках в кино даже не мечтала. Однажды она стояла в фуфайке около касс кинотеатра, к ней подошел молодой режиссер Юрий Лысенко и со словами «В каком фильме вы снимаетесь?» потащил на съемочную площадку картины «Таврия».
Успех этой дебютной работы обратил на неё внимание многих режиссёров киностудии имени Довженко.
Поначалу героинями Капнист становились хмурые, строгие женщины: мудрая Мануйлиха в «Олесе», селянка в ленте «Мы, двое мужчин». Переломной стала роль ведьмы Наины в киносказке Александра Птушко «Руслан и Людмила». Трудно представить другую актрису в этом хитром и страшном образе. Ей даже пришлось работать с огромным тигром. По сценарию в фильме должен был появиться волк. Но Птушко захотел заменить его тигром. Марию об этом не предупредили. Она зашла в павильон и услышала рычание. Обернулась, и увидела приготовившегося к прыжку тигра. Именно этот взгляд и запечатлела камера. Зверь развернулся и удрал в клетку.
Когда Птушко подошел к ней со словами: «Ну, Капнист, ты молодец!» — она бросила ему: «Но вы же подлец!» А потом в лохмотьях Наины бросилась в гостиницу «Москва», на своем этаже потеряла сознание и несколько дней пролежала в постели.
В дальнейшем она получила известность своими характерными образами — графинь, дам, загадочных старух, ведьм, цыганок и чародеек.
В «Новых приключениях янки при дворе короля Артура» она вообще исполнила сразу три роли: Фатум, рыцаря и игуменьи. — Фильм снимали в Таджикистане как раз во время землетрясения, и многие актеры отказались в нем участвовать, — вспоминает Рада. — Но маму после лагерной жизни мало что могло испугать.
С потерей красоты и молодости, которые у нее забрали лагеря, Мария Капнист довольно быстро смирилась и даже относилась к этому с юмором. На фотографиях дочери она подписывалась: «С любовью, твоя баба Яга».
«Когда мама приезжала в Харьков, соседская детвора тут же обступала её с криками и смехом. Она с ними прыгала, бегала, разыгрывала представления, могла схватить метлу и носиться с ней по двору, — вспоминала Рада. — При этом даже в 70 у нее была великолепная фигура! С легкостью делала «березку», превосходно плавала. Часто меня упрекала: «Рада, почему ты сутулишься? Ходи прямо, меньше болеть будешь!» И сама, хотя на рудниках повредила позвоночник, всегда держала спину ровной.
А еще никогда не ругалась. Если слышала от меня бранное словцо, реагировала мгновенно: «Рада, я 15 лет провела с уголовниками, и ко мне это не пристало. Как же ты можешь позволять себе такое?!».
В знаменитом приключенческом фильме «Бронзовая птица» Мария Капнист предстала в образе таинственной, наводящей на ребят страх, графини. В фантастической комедии Александра Майорова «Шанс» исполнила роль великосветской дамы Милицы Федоровны.
Мария Капнист никогда не сидела без дела, она нередко давала благотворительные концерты, а главное — добилась возвращения Украине из забытья имени одного из своих славных предков, писателя Василия Капниста. Было широко отмечено его 230-летие, изданы произведения поэта и даже включены в школьную программу.
Она сыграла более чем в ста двадцати художественных фильмах и создала галерею острохарактерных образов в кино.
У Марии Ростиславовны из-за работы в заключении под землёй развилась клаустрофобия, из-за чего она не пользовалась подземными переходами, что и стало причиной её гибели.
В возрасте 79 лет Мария Капнист попала под колёса автомобиля, переходя одну из самых оживлённых автомагистралей Киева — Проспект Победы, у киностудии им. Довженко. Во время лечения травм она простудилась и умерла 25 октября 1993 года в киевской больнице от осложнений.
